<С того света>. — Впервые
— в газете «Санкт-Петербургские ведомости», 1876, № 84 и 96.
Дибич И. И. (1785—1831) — главком русской армии в русско-турецкую
войну 1828 — 1829 годов. За успешные действия за Балканами по аналогии
с Румянцевым-Задунайским генерал-фельдмаршал Дибич получил почетную добавку
к фамилии — Забалканский. В 1812 году прославился тем, что спас Санкт-Петербург
от Наполеона: будучи обер-квартирмейстером на Петербургском направлении,
он изымал по ходу Бонапарта весь провиант на три дня этого хода вперед,
чем вынудил оголоднавшее французское войско уйти со столичного на смоленское
направление и завязнуть в Москве, которая в стратегическом плане
тогда никому не была нужна.
Юм Даниель Дуглас (1833—1886) и Бредиф—английские медиумы.
Леонтьев П. М. (1822 — 1875) — сотрудник газеты «Московские ведомости».
Федоров Б. М. (1798 — 1875) — театральный цензор, издатель и писатель.
Я поделился этими мыслями с одним из губернаторов.. —.
отец братьев Жемчужниковых,
сенатор Михаил Николаевич Жемчужников (1787 — 1865) был рязанским и санкт-петербургским
губернатором и казенная атмосфера, окружавшая его, давала кислороду политическим
амбициям Козьмы Пруткова. |
<С ТОГО СВЕТА>
Г. Редактор!
Уволенный в отставку с чином генерал-майора, я желал чем-либо занять
свободное время, которого у меня было слишком много; и вот я принялся
внимательно читать газеты, не ограничиваясь, как бывало прежде, чтением
лишь о производствах и наградах.
Заинтересовавшись наиболее статьями о спиритизме, я возымел мысль
собственным опытом исследовать явления, о которых читал и которые,
сознаюсь, уму простому моему казались очень бестолковыми.
Я приступил к делу с полным недоверием, но каково же было мое
изумление, когда после нескольких неудачных опытов обнаружилось,
что я сам медиум! Не найду слов, чтоб изобразить вам, милостивый государь,
радость, меня охватившую от одной мысли, что отныне мне, как медиуму,
возможно беседовать с умными и великими людьми загробного мира.
Не будучи горазд в науках, но всегда пытаясь объяснять необъяснимое,
я уже давно пришел к тому убеждению, что душа человека умершего,
несомненно, пребывает в местности, куда особенно он стремился при жизни.
На этом основании я пробовал вопрошать покойника Дибича,— находится ли
он и в настоящее время за Балканами? Не получая ответа на этот и многие
другие вопросы, с которыми я обращался к разным сановным покойникам,
я начинал конфузиться, приходить в отчаяние и даже задумывал бросить
занятие спиритизмом; как вдруг внезапно раздавшийся стук под столом,
за которым я сидел, заставил меня вздрогнуть, а затем и окончательно
растеряться, когда над ушами моими чей-то голос очень ясно и отчетливо
произнес: «Не жалуйся!»
Первое впечатление страха вскоре заменилось полным удовольствием,
ибо мне открылось, что дух, со мною беседующий, принадлежит поэту,
глубокому мыслителю и государственному человеку, покойному
действительному статскому советнику Козьме Петровичу Пруткову.
С этого момента моим любимым занятием сделалось писать под диктант
этого почтенного литератора.
Но так как, по воле знаменитого покойника, я не вправе держать
в секрете то, что от него слышу, то предлагаю вам, милостивый государь,
через посредство уважаемой газеты вашей, знакомить публику со всем,
что уже слышал и что впредь доведется мне услышать от покойного
К. П. Пруткова.
Примите уверение в совершенном почтении вашего покорного слуги.
N. N.
Генерал-майор в отставке и кавалер.
I
Здравствуй, читатель! После долгого промежутка времени я опять говорю
с тобой. Ты, конечно, рад моему появлению. Хвалю. Но, конечно, ты немало
и удивлен, потому что помнишь, что в 1865 г. (annus, i) в одной из книжек
«Современника» (ныне упраздненного) было помещено известие о моей
смерти.
Да, я действительно умер; скажу более, мундир, в котором меня
похоронили, уже истлел; но тем не менее я вот-таки снова беседую с тобою.
Благодари за это друга моего N. N.
Ты, верно, уже догадался, что N. N. медиум? Хорошо. Вот именно через
него-то я и могу говорить с тобою.
Мне давно хотелось поведать тебе о возможности для живущих сноситься
с умершими, но не мог этого сделать ранее, потому что не было подходящего
медиума.
Нельзя же было мне, умершему в чине действительного статского советника,
являться по вызову медиумов, не имеющих чина, например, Юма, Бредифа
и комп<ании>. Что бы подумали бывшие мои подчиненные, чиновники
Пробирной Палатки, если б дух мой, вызванный кем-либо из помянутых
чужестранцев, стал бы под столом играть на гармонике или хватать
присутствующих за коленки? Нет, я за гробом остался тем же гордящимся
дворянином и чиновником!
Из сказанного, я думаю, ты уже догадался, что избранный мною медиум —
человек вполне солидный, и ежели я скрываю его под литерами N. N.,
то не потому, чтобы он принадлежал к разряду разночинцев, а потому, что
хотел избавить моего медиума, почтенного и опытом умудренного генерала,
от зубоскальства современных либералов.
Вступая снова с тобою в беседу, через посредство моего медиума, считаю
нужным сообщить тебе следующее: ты ведь читал, и, вероятно, не один раз,
некролог обо мне, а следовательно, помнишь, что я был женат на девице
Проклеветантовой. Один из ее родственников, губернский секретарь Илиодор
Проклеветантов, служил под моим начальством в Пробирной Палатке.
Я всегда был начальник строгий, но справедливый, и в особенности
не любил потакать вольнодумцам. Так случилось и с Проклеветантовым,
которого, невзирая на родство, я уволил по 3-му пункту и, разумеется, нажил
в нем себе врага.
Этот знаменитый родственник не только делал мне неприятности при жизни,
но и умерев не оставляет меня в покое. Так, еще недавно, например, он
хвалился между некоторыми сановными покойниками, что осрамит меня,
рассказав через какого-либо медиума о том, что я являлся на сеансах Юма
и под столом играл на гармонике!.. Сообщением сим Проклеветантов
рассчитывает унизить меня, подорвать мою репутацию; но пусть лучше,
ближе ознакомившись с делом, ты сам решишь, читатель: заслуживает ли
порицания мой поступок?
Да, однажды, действительно по вызову Юма, я в одном из его сеансов
не только под столом играл на гармонике, но и бросал колокольчик и даже
хватал чужие коленки. Но, во-первых, это было в Париже, во дворце
Наполеона, где ни одного из бывших моих подчиненных чиновников
Пробирной Палатки не было, а во вторых, я это делал, желая отомстить
Наполеону за сына моего Парфена, убитого под Севастополем!
После сего сеанса, вступив в непосредственные сношения с самим
Наполеоном, я внушил ему мысль начать войну с Пруссиею! Я руководил
его в Седане! Унизил ли я этим звание, которое носил? Отнюдь. Теперь,
зная дело, как оно было, от степени твоей благонамеренности зависит верить
сплетням Проклеветантова.
Но довольно об этом. Есть многое, более интересное, о чем хочу поговорить
с тобою. Ты ведь помнишь, что я не любил праздности? Я и теперь не сижу
сложа руки и постоянно думаю о благе и преуспеянии нашего отечества.
В бывшем соредакторе «Московских ведомостей», Леонтьеве, недавно
сюда переселившемся, я нашел себе большое утешение. Мы часто беседуем
друг с другом, и еще не было случая, чтоб взгляды наши в чем-либо
расходились. И это немудрено: мы оба классики. Правда, моя любовь
к классицизму всегда выражалась почти только словом annus, i,
выставляемым на моих произведениях; но разве этого мало? Ведь в то время
классицизм не был в таком почете, как теперь...
Примечание медиума. (Всем известное строго консервативное
направление незабвенного К. П. Пруткова, его беспримерная нравственность
и чистота даже сокровеннейших его помыслов, конечно, не могут быть
заподозреваемы; но тем не менее я должен был, по личным моим
соображениям, выпустить, кое-что из предлагаемого рассказа, усмотрев,
что долголетнее пребывание покойника в качестве духа приучило его
к некоторому свободомыслию, против которого он сам так гооячо ратовал
при жизни. Да простят же мне читатели, если, вследствие сделанных мною
пропусков, продолжение сей беседы вышло несколько неясно.)
— В защиту вышеизложенного есть тонкий, косвенный намек в известных
моих афоризмах: «Что скажут о тебе другие, если сам о себе ты ничего
сказать не можешь?» или: «Поощрение так же необходимо художнику,
как необходима канифоль для смычка виртуоза».
Но, руководствуясь этими двумя мудрыми советами, основанными
на практике жизни, помни и третье, очень умное, хоть и коротенькое,
изречение — «бди».
Это, по-видимому, очень коротенькое слово имеет значение весьма
глубокое. Сознательно или инстинктивно, но всякая тварь понимает смысл
сего, слишком, быть может, коротенького слова. Быстролетная ласточка
и сладострастный воробей укрываются под крышею здания правды. Налим,
спокойно играющий в реке, мгновенно прячется в нору, заметив приближение
дьякона, навострившегося ловить эту рыбу руками. Двуутробка забирает
своих детенышей и устремляется на верхушку дерева, услыхав треск сучьев
под ногами кровожадного леопарда. Матрос, у которого во время сильного
шторма унесло в море его фуражку с ленточками, не бросается в волны
спасать эту казенную вещь, потому что заметил уже хищную акулу,
разинувшую свой гадкий рот с острыми зубами, чтоб проглотить и самого
матроса, и другие казенные вещи, на нем находящиеся.
Но природа, охраняющая каждого от грозящей ему опасности,
не без умысла, как надо полагать, допустила возможность зверю и человеку
забывать это коротенькое слово: «бди». Дознано, что ежели бы это слово
никогда и никем бы не забывалось, то вскоре на всем земном шаре
не отыскалось бы достаточно свободного места.
II
Мне мудрено, любезный друг N. N., отвечать на все предлагаемые тобою
вопросы. Ты слишком многого от меня требуешь. Довольствуйся теми моими
сообщениями о загробной жизни, которые я вправе передать тебе,
и не пытайся проникать в глубь, долженствующую оставаться тайною
для живущего. Возьми же карандаш и против каждого. Сделанного тобою
вопроса, записывай то, что буду говорить.
Вопрос. Какое впечатление испытывает умерший в первые дни своего
появления на том свете?
Ответ. Очень странное, хотя и различное для каждого. Оно находится
в прямой зависимости от нашего образа жизни на земле и усвоенных нами
привычек.
Расскажу лично о себе. Когда, после долгих болезненных страданий, дух
мой освободился от тела, я почувствовал необыкновенную легкость и первое
время не мог дать себе ясного отчета о том, что со мною происходит.
На пути полета моего в беспредельное пространство мне довелось
повстречаться с некоторыми прежде меня умершими начальниками,
и первою при этом у меня мыслью было застегнуть свой вицмундир
и поправить орденский знак на шее. Ощупывая и не находя ни ордена,
ни гербовых пуговиц, я невольно оторопел. Мое смущение увеличилось
еще более, когда, осмотревшись, я заметил, что вовсе не имею никакой
на себе одежды.
В ту же минуту в памяти моей воскресла давным-давно виденная мною
картинка, изображающая Адама и Еву после падения; оба они, устыдясь
своей наготы, прячутся за дерево. Мне стало жутко от сознания,
что и я много согрешил в жизни и что мундир мой, ордена и даже чин
действительного статского советника уже не прикроют собою моей
греховности! Я с беспокойством стал озираться вокруг себя, стараясь
отыскать хотя бы маленькое облачко, за которое бы мог укрыться; но ничего
не находил!
Взор мой, тоскливо блуждая, остановился на земле, где не без труда
отыскал болотистую местность Петербурга, а на одной из его улиц заметил
погребальное шествие. Это были собственные мои похороны! Внимательно
всматриваясь в сопровождавших печальную колесницу, везшую мои бренные
останки, я был неприятно поражен равнодушным выражением лиц у многих
из моих подчиненных. В особенности же меня глубоко огорчила неуместная
веселость моего секретаря Люсилина, егозившего около назначенного на мое
место статского советника Венцельхозена.
Такая видимая неблагодарность в тех, кого более других я возвышал
и награждал, вызвала на глазах моих слезы. Я уже чувствовал, как они,
катясь по обеим щекам, соединились в одну крупную каплю на кончике
моего носа, и хотел было утереться носовым платком, но остановился.
Я понял, что это обман чувств. Я ведь дух, — следовательно, ни слез,
ни капли на носу, ни даже самого носа быть у меня не могло. Подобный
обман чувств повторялся со мною неоднократно, пока я не привык наконец
к новому своему положению.
Под массою новых впечатлений я в первый день и не заметил, что ничего
не ел, не был в присутствии и не занимался литературою; но на второй
и последующие дни невозможность удовлетворить все эти привычки сильно
меня озадачила. Наибольшую же неловкость я ощущал, вспоминая, что
завтра именины моего начальника и благодетеля и что я уже не приду к нему
с обычным поздравлением.
Затем мне пришла мысль сообщить моей вдове о необходимости отслужить
в этот день (как то бывало при мне) молебствие о здравии моего начальника
и его семьи и продолжать расходоваться на эти молебствия до тех пор,
пока она не получит официального уведомления о назначении ей
единовременного пособия и пенсии за службу мою. Дело уладилось, однако,
само собою; вдова моя, как умная женщина, исполнила сама все,
без стороннего наставления.
Вопрос. Как правильнее сказать: желудевый кофей или желудковый
кофей?
Ответ. На такие глупые вопросы не отвечаю.
Вопрос. Имел ли Наполеон III предчувствие, что скоро умрет?
Ответ. Всякий может отвечать только за себя, а потому спроси его, если
уж так интересуешься этим. К тому же ты и сам можешь смекнуть, что, будучи
его руководителем в последней войне, мне неловко встречаться с ним,
а тем более вступать в разговоры.
Вопросы: 1) Какую форму или, лучше сказать, какой внешний вид
получает душа умершего?
2) В чем состоит времяпровождение умерших?
3) Могут ли умершие открыть нам, живущим, то, что нас ожидает в жизни?
4) Виновен ли Овсянников в поджоге кокоревской мельницы?
5) Действительно ли виновна игуменья Митрофания?
Все эти пять вопросов остались без ответа.
III
Тот, кто думает, будто явившийся по призыву медиума дух может отвечать
на все предлагаемые ему вопросы, забывает, что и дух подчинен известным
законам, нарушить которые он не вправе.
Неосновательны и те, которые полагают, что показываемые различными
медиумами руки каких-то умерших китайских и индийских девиц
действительно принадлежат сим девицам, а не шарлатанам-медиумам. Разве
может дух иметь какие-либо члены человеческого тела? Вспомни мой рассказ
о том, как, желая утереть слезы и каплю на своем носу, я не нашел у себя
ни слез, ни капли, ни даже носа.
Если допустить, что дух может иметь руки, то почему же не предположить,
что ветер движется посредством ног? И то и другое одинаково нелепо.
Как люди разделяются на дурных и хороших, так точно и духи бывают
хорошие и дурные. А потому будь осмотрителен в своих сношениях с духами
и избегай между ними неблагонамеренных. К последним принадлежит, между
прочим, Илиодор Проклеветантов, о котором мною уже выше было сказано.
Не всякий дух является на призыв медиума. Являются и отвечают только
те из нас, которые слишком были привязаны ко всему земному, а потому
и за гробом не перестают интересоваться всем, что у вас делается. К этой
категории принадлежу и я, с моим неудовлетворенным честолюбием
и жаждою славы.
Будучи обильно одарен природою талантом литературным, мне хотелось
еще стяжать славу государственного человека. Поэтому я много тратил
времени на составление проектов, которым, однако, невзирая на их
серьезное государственное значение, пришлось остаться в моем портфеле
без дальнейшего движения, частью потому, что всегда кто-либо успевал
ранее меня представить свой проект, частью же потому, что многое в них
было не окончено (d'inacheve).
Неизвестность этих моих не вполне оконченных проектов, а также
и многих литературных трудов, доселе не дает мне покоя. Долго ли буду я
таким образом мучиться — не знаю; но думаю, что дух мой не успокоится,
доколе не передаст всего, что приобрел я бессонными ночами, долголетним
опытом и практикою жизни. Может быть, это мне удастся, а может быть, и нет.
Как часто человек, в высокомерном сознании своего ума и превосходства
над другими тварями, замышляя что-либо, заранее уже решает, что результаты
его предположений будут именно те, а не другие. Но разве всегда его
ожидания сбываются? Отнюдь. Нередко получаются результаты самые
неожиданные и даже совершенно противоположные.
Чего бы, казалось, естественнее встретить у лошади хотя бы попытку
на сопротивление, когда ты делаешь ей неприятность по носу, но кто же
станет оспаривать справедливость известного моего афоризма: «Щелкни
кобылу в нос, она махнет хвостом»?
Поэтому и я не могу предвидеть теперь, перестану ли и тогда
интересоваться тем, что делается у вас, на земле, когда имя мое будет
греметь даже между дикими племенами Африки и Америки, особенно
ирокезцами, которых я всегда издали и платонически любил
за их звучное прозвание.
IV
В первых беседах, напечатанных моим медиумом в № 84-м «СПб.
ведомостей», вкрались ошибки. Сожалею, но не огорчаюсь, так как помню,
что делать ошибки свойственно каждому.
Не огорчаюсь и тем, что мой медиум вовсе исключил некоторые места
из моих рассуждений. Но не скрываю от тебя, читатель, что меня сердит
сделанная им глупая оговорка, будто бы те места им выпущены вследствие
усмотренного в них свободомыслия!
Клевета! Свободомыслие в суждениях человека, благонамеренности
которого постоянно завидовал даже сам покойный Б. М. Федоров!
Очевидно, заблуждение моего медиума происходит от излишней
осторожности. А излишество, как тебе известно, благоразумно допускать
только в одном случае — при восхвалении начальства.
В оставшемся после меня портфеле с надписью «Сборник неоконченного
(d'inacheve)» есть, между прочим, небольшой набросок, озаглавленный:
«О том, какое надлежит давать направление благонамеренному подчиненному,
дабы стремления его подвергать критике деяния своего начальства были бы
в пользу сего последнего».
Основная мысль этого наброска заключается в том, что младший склонен
обсуждать поступки старшего и что результаты такового обсуждения не всегда
могут быть для последнего благоприятны.
Предполагать, будто какие-либо мероприятия способны уничтожить
в человеке его склонность к критике так же нелепо, как пытаться обнять
необъятное. Следовательно, остается одно:
Право обсуждения действий старшего ограничить предоставлением
подчиненному возможности выражать свои чувства благодарственными
адресами, поднесением званий почетного мирового судьи или почетного
гражданина, устроением обедов, встреч, проводов и тому подобных
чествований.
Отсюда проистекает двоякое удобство: во-первых, начальник, ведая
о таковом праве подчиненных, поощряет добровольно высказываемые ими
чувства и в то же время может судить о степени благонамеренности каждого.
С другой стороны, польщено и самолюбие младших, сознающих за собою
право разбирать действия старшего.
Кроме этого, сочинение адресов, изощряя воображение подчиненных,
немало способствует к усовершенствованию их слога.
Я поделился этими мыслями с одним из губернаторов и впоследствии
получил от него благодарность, так что, применив их в своем управлении,
он вскоре сделался почетным гражданином девяти подвластных ему городов,
а слог его чиновников стал образцовым. Суди сам по следующему адресу,
поданному ими начальнику по случаю нового года:
«Ваше превосходительство, отец, сияющий в небесной добродетели!
В новом годе у всех и каждого новые надежды и ожидания, новые затеи,
предприятия, все новое. Неужели ж должны быть новые мысли
и чувствования? Новый год не есть новый мир, новое время; первый
не возрождался, последнее невозвратимо. Следовательно: новый год есть
только продолжение существования того же мира, новая категория жизни,
новая эра воспоминаний всем важнейшим событиям!
Когда же приличнее, как не теперь, возобновить нам сладкую память
о благодетеле Своем, поселившемся на вечные времена в сердцах наших?
Итак, приветствуем вас, превосходительный сановник и почетный
гражданин, в этом новом летосчислении, новым единодушным желанием
нашим быть столько счастливым в полном значении этого мифа, сколько
возможно человеку наслаждаться на земле в своей сфере; столько же быть
любиму всеми милыми вашему сердцу, сколько, мы вас любим, уважаем
и чествуем!
Ваше благоденствие есть для нас милость божия, ваше спокойствие —
наша радость, ваша память о нас — высшая земная награда!
Живите же, доблестный муж, мафусаилов век для блага потомства.
Мужайтесь новыми силами патриота для блага народа. А нам остается молить
Сердцеведца о ниспослании вам сторицею всех этих благ со всею фамильною
церковью вашею на многие лета!
Эти чистосердечные оттенки чувств посвящают вашему превосходительству
благодарные подчиненные».
К сожалению, насколько мне известно, еще никто из сановников
не воспользовался вполне советами, изложенными мною в вышеупомянутом
наброске. А между тем строгое применение этих советов на практике
немало бы способствовало и к улучшению нравственности подчиненных.
Следовательно, устранилась бы возможность повторения печальных
происшествий, вроде описываемого мною ниже, случившегося в одном
близком мне семействе.
Глафира спотыкнулась
На отчий несессер,
С испугом обернулась:
Пред нею офицер.
Глафира зрит улана,
Улан Глафиру зрит.
Вдруг — слышат — из чулана
Тень деда говорит:
«Воинственный потомок,
Храбрейший из людей,
Смелей, не будь же робок
С Глафирою моей.
Глафира! из чулана
Приказываю я:
Люби сего улана,
Возьми его в мужья»;
Схватив Глафиры руки,
Спросил ее улан:
«Чьи это, Глаша, штуки?
Кем занят сей чулан?»
Глафира от испугу
Бледнеет и дрожит,
И ближе жмется к другу,
И другу говорит:
«Не помню я наверное,
Минуло сколько лет,
Нас горе беспримерное
Постигло — умер дед.
При жизни он в чулане
Все время проводил
И только лишь для бани
Оттуда выходил».
С смущением внимает
Глафире офицер
И знаком приглашает
Идти на бельведер.
«Куда, Глафира, лезешь?» —
Незримый дед кричит.
«Куда? Кажись, ты бредишь? —
Глафира говорит, —
Ведь сам велел из гроба,
Чтоб мы вступили в брак?»
«Ну да, зачем же оба
Стремитесь на чердак?
Идите в церковь, прежде
Свершится пусть обряд,
И, в праздничной одежде
Вернувшися назад,
Быть всюду, коли любо,
Вы можете вдвоем».
Улан же молвил грубо:
«Нет, в церковь не пойдем,
Обычай басурманский
Везде теперь введен,
Меж нами брак гражданский
Быть может заключен».
Мгновенно и стремительно
Открылся весь чулан,
И в грудь толчок внушительный
Почувствовал улан.
Чуть-чуть он не свалился
По лестнице крутой
И что есть сил пустился
Стремглав бежать домой.
Сидит Глафира ночи,
Сидит Глафира дни,
Рыдает что есть мочи,
Но в бельведер ни-ни!
Примечание. С некоторого времени в «Петербургской газете» кто-то
помещает свои сочинения под именем К. Прутков-младший.
Напоминаю тебе, читатель, что всех Прутковых, подвизавшихся
на литературном поприще, было трое: мой дед, отец и я. Из моих же
многочисленных потомков никто, к сожалению, не наследовал литературного
таланта. Следовательно, я, понастоящему, и должен бы именоваться
«младшим». А? потому, во избежание недоразумений, объявляю,
что ничего не имею общего с автором статей, помещаемых в «Петербургской
газете»; он не только не родственник мне, но даже и не однофамилец.
К. П. Прутков
С подлинным верно: медиум N. N.
|
«Некоторые материалы для биографии
К. П. Пруткова» впервые публиковались в газете «Санкт-Петербургские
ведомости», 1876, № 110 и 117.
«Выдержки из моего дневника в деревне», опубликоваванные ранее как самостоятельное
произведение и вошедшие не полностью в текст «Некоторых материалов...»,
находятся в этом разделе приложений выше и здесь опущены.
Грай-Жеребец — химерический персонах стихотворения А. К. Толстого
«Сон Попова»
.
(Мысли над гробом «Прекрасной магометанки») — ссылка на лубочный
роман Н. Зряхова «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка,
умирающая на гробе своего супруга» (1840).
|
НЕКОТОРЫЕ МАТЕРИАЛЫ
ДЛЯ БИОГРАФИИ К. П. ПРУТКОВА
Взято из портфеля с надписью:
«Сборник неоконченного (d'inacheve)»
Всем добропорядочным и благонамеренным подданным известно, что
знаменитый мой дядюшка Козьма Петрович Прутков (имя его пишется
«Козьма», как «Козьма Минин») давно уже, к общему сожалению, скончался,
но, как истый сын отечества, хотя и не участвовавший в редакции журнала
и газеты этого имени, он и по смерти не переставал любовно следить
за всемисобытиями в нашем дорогом отечестве и, как известно тебе,
читатель, началнедавно делиться с некоторыми высокопоставленными
особами своими замечаниями, сведениями и предположениями.
Из числа таковых лиц он особенно любит своего медиума, Павла Петровича
N. N., доблестного и уже почтенного летами духовидца. Но, при всем
уважении моем к этому духовидцу, считаю нужным, в видах священной
справедливости, предупредить тебя, благонамеренный читатель, что хотя он
и зовется по отчеству с моим покойным дядюшкою — «Петровичем», но ни ему,
ни мне вовсе не родня, не дядя и даже не однофамилец.
Все эти серьезные причины нисколько, однако, не препятствуют тому
взаимному дружескому благорасположению, которое существовало
и существует между покойным Козьмою Петровичем и еще живым Павлом
Петровичем. Между обоими (коли можно так для краткости выразиться)
«Петровичами» есть много сходства и столько же разницы. Разумный
читатель поймет, что здесь идет речь не о наружности. Сия последняя
употребляю это слово, конечно, не в дурном смысле) была у покойного
Козьмы Петровича столь необыкновенна, что ее невозможно было
не заметить даже среди многочисленного общества. Вот что, между прочим,
в кратком некрологе о приснопамятном покойнике («Современник», 1865
года) было мною сказано: «Наружность покойного была величественная,
но строгая; высокое, склоненное назад чело, опушенное снизу густыми
рыжеватыми бровями, а сверху осененное поэтически всклоченными,
шантретовыми с проседью волосами; изжелта-каштановый цвет лица и рук;
змеиная саркастическая улыбка, всегда выказывавшая целый ряд, правда,
почерневших и поредевших от табаку и времени, но все-таки больших
и крепких зубов, наконец вечно откинутая назад голова...»
Совершенно противоположное этому представляет наружность Павла
Петровича. Он менее чем среднего роста, вздернутый кверху красный
маленький нос напоминает сердоликовую запонку; на голове и лице волос
почти вовсе нет, зато рот наполнен зубами работы Вагенгейма
или Валенштейна.
Козьма и Павел Петровичи, как уже выше сказано, хотя никогда не были
между собою родственниками, но оба родились 11-го апреля 1801 года близ
Сольвычегодска, в дер. Тентелевой; причем обнаружилось, что мать Павла
Петровича, бывшая незадолго перед этим немецкою девицею Штокфишь,
в то время уже состояла в законном браке с отставным поручиком Петром
Никифоровичем N. N., другом отца знаменитого К. П. Пруткова.
Родитель незабвенного Козьмы Петровича по тогдашнему времени
считался между своими соседями человеком богатым.
Напротив того, родитель Павла Петровича почти ничего не имел; а потому
и неудивительно, что по смерти супруги своей он с радостию принял
предложение своего приятеля переселиться к нему в дом. Таким образом,
«с детства лет», как выражается почтенный Павел Петрович, судьба
связала его с будущим известным писателем, единственным сыном своих
достойнейших родителей, К. П. Прутковым! Но пусть далее сам знаменитый
дядюшка мой рассказывает о себе.
В бумагах покойного, хранящихся в портфеле с надписью: «Сборник
неоконченного (d'inacheve)» в особой тетрадке, озаглавленной «Материалы
для моей биографии», написано:
«В 1801 году, 11-го апреля, в 11 часов вечера, в просторном деревянном
с мезонином доме владельца дер. Тентелевой, что близ Сольвычегодска,
впервые раздался крик здорового новорожденного младенца мужеского пола;
крик этот принадлежал мне, а дом — моим дорогим родителям.
Часа три спустя подобный же крик раздался на другом конце того же
помещичьего дома, в комнате, так называемой «боскетной»; этот второй
крик хотя и принадлежал тоже младенцу мужеского пола, но не мне1, а сыну
бывшей, немецкой девицы Штокфишь, незадолго перед сим вышедшей замуж
за Петра Никифоровича, временно гостившего в доме моих родителей.
Крестины обоих новорожденных совершались в один день в одной купели,
и одни и те же лица были нашими восприемниками, а именно:
сольвычегодский откупщик Сысой Терентьевич Селиверстов и жена
почтмейстера Капитолина Дмитриевна Грай-Жеребец.
Ровно пять лет спустя, в день моего рождения, когда собрались к завтраку,
послышался колокольчик, и на дворе показался тарантас, в котором, по серой
камлотовой шинели, все узнали Петра Никифоровича. Это действительно он
приехал с сыном своим Павлушею. Приезд их к нам давно уже ожидался,
и по этому случаю чуть ли не по нескольку раз в день доводилось мне
слышать от всех домашних, что скоро приедет Павлуша, которого я должен
любить потому, что мы с ним родились почти в одно время, крещены в одной
купели и что у обоих нас одни и те же крестные отец и мать. Вся эта
подготовка мало принесла пользы; первое время оба мы дичились и только
исподлобья осматривали друг друга. С этого дня Павлуша остался у нас
жить, и до 20-летнего возраста я с ним не разлучался. Когда обоим нам
исполнилось десять лет, нас засадили за азбуку. Первым нашим учителем
был добрейший отец Иоанна Пролептов, наш приходской священник. Он же
впоследствии обучал нас и другим предметам. Теперь, на склоне жизни,
часто я люблю вспоминать время моего детства и с любовью просматриваю
случайно уцелевшую, вместе с моими учебными тетрадками, записную
книжку почтенного пресвитера, с его собственноручными отметками о наших
успехах. Вот одна из страниц этой книжки:
Название
предметов
|
Козьма |
Павел |
Поведение |
| Закон божий
Объяснение
литургии
Арифметика
Чистописание
Упражнение
на счетах
Священная
история
Русская
словесность |
Успешно
От души
Сильно-
живо-
хорошо
Удовлетворительно
Смело-
отчетливо
Разумно-
понятно
Назидательно-
препохвально |
Внимательно
Смиренно-
мудренно
Быстро-правильно
Кругло-приятно
Сметливо
Занимательно
Усердно-
добропорядочно |
В течение недели
оба питомца вели
себя преизрядно.
Козьма, как
более шустрый,
хочет всегда
первенствовать.
Дружелюбны,
богобоязненны
и к старшим
почтительны.
|
Такие отметки приводили родителей моих в неописанную радость
и укрепляли в них убеждение, что из меня выйдет нечто необыкновенное.
Предчувствие их не обмануло. Рано развернувшиеся во мне литературные
силы подстрекали меня к занятиям и избавляли от пагубных увлечений
юности. Мне было едва семнадцать лет, когда портфель, в котором я
прятал свои юношеские произведения, был переполнен.
Там была проза и стихи. Когда-нибудь я ознакомлю тебя, читатель,
с этими сочинениями, а теперь прочти написанную мною в то время басню.
Заметив однажды в саду дремавшего на скамье отца Иоанна, я написал
на этот случай предлагаемую басню:
Однажды, с посохом и книгою в руке,
Отец Иван плелся нарочито к реке,
Зачем к реке? затем, чтоб паки
Взглянуть, как ползают в ней раки.
Отца Ивана нрав такой.
Вот, рассуждая сам с собой,
Рейсфедером он в книге той
Чертил различные, хотя зело не метки,
Заметки.
Уставши, сев на берегу реки
Уснул, а из руки
Сначала книга, гумиластик,
А там и посох — все на дно.
Как вдруг наверх всплывает головастик,
И, с жадностью схватив в мгновение одно
Как посох, так равно
И гумиластик,
Ну, словом, все, что пастырь упустил,
Такую речь к нему он обратил:
«Иерей! не надевать бы рясы,
Коль хочешь, батюшка, ты в праздности сидеть
Иль в празднословии точить балясы!
Ты денно, нощно, должен бдеть,
Тех наставлять, об тех радеть,
Кто догматов не знает веры,
А не сидеть,
И не глазеть,
И не храпеть,
Как пономарь, не. зная меры».
Да идет баснь сия в Москву, Рязань и Питер,
И пусть
Ее твердит почаще наизусть.
Богобоязливый пресвитер.
Живо вспоминается мне печальное последствие этой юношеской шалости.
Приближался день именин моего родителя, и вот отцу Иоанну пришло
в голову заставить меня и Павлушу разучить к этому дню стихи
для поздравления дорогого именинника. Стихи, им выбранные, хотя. были
весьма нескладны, но зато высокопарны. Оба мы знатно вызубрили эти
вирши и в торжественный день проговорили их без запинки
перед виновником праздника. Родитель был в восторге, он целовал нас,
целовал отца Иоанна. В течение дня нас неоднократно заставляли
то показать эти стихи, написанные на большом листе почтовой бумаги,
то продекламировать их тому или другому гостю. Сели за стол. Все ликовало,
шумело, говорило, и, казалось, неприятности ожидать неоткуда. Надобно же
было, на беду мою, случиться так, что за обедом пришлось мне сесть возле
соседа нашего Анисима Федотыча Пузыренко, которому вздумалось меня
дразнить, что сам я ничего сочинить не умею и что дошедшие до него слухи
о моей способности к сочинительству несправедливы; я горячился
и отвечал ему довольно строптиво, а когда он потребовал доказательств,
я не замедлил отдать ему находившуюся у меня в кармане бумажку,
на которой была написана моя басня «Священник и гумиластик». Бумажка
пошла по рукам. Кто, прочтя, хвалил, а кто, просмотрев, молча передавал
другому. Отец Иоанн, прочитав и сделав сбоку надпись карандашом:
«Бойко, но дерзновенно», — передал своему соседу. Наконец бумажка
очутилась в руках моего родителя. Увидав надпись пресвитера, он нахмурил
брови и, не долго думая, громко сказал: «Козьма! прийди ко мне».
Я повиновался, предчувствуя, однако, что-то недоброе. Так и случилось, —
от кресла, на котором сидел мой родитель, я в слезах поспешно ушел
на мезонин, в свою комнату, с изрядно накостылеванным затылком...
Происшествие это имело влияние на дальнейшую судьбу мою и моего
товарища. Было признано, что оба мы слишком избаловались, а потому
довольно нас пичкать науками, а лучше бы обоих определить на службу
и познакомить с военной дисциплиною. Таким образом, мы поступили
юнкерами, я в *** армейский гусарский полк, а Павлуша в один из пехотных
армейских полков. С этого момента мы пошли различною дорогою.
Женившись на двадцать пятом году жизни, я некоторое время был в отставке
и занимался хозяйством в доставшемся мне по наследству от родителя
имении близ Сольвычегодска. Впоследствии поступил снова на службу,
но уже по гражданскому ведомству. При этом, никогда не оставляя занятий
литературных, имею утешение наслаждаться справедливо заслуженною
славою поэта и человека государственного. Напротив того, товарищ моего
детства, Павел Петрович, до высших чинов скромно продолжал свою службу
все в том же полку и к литературе склонности никакой не оказывал. Впрочем,
нет; следующее его литературное произведение получило известность
в полку. Озабочиваясь, чтоб определенный солдатам провиант доходил
до них в полном количестве, Павел Петрович издал приказ, в котором
рекомендовал гг. офицерам иметь наблюдение за правильным
пищеварением солдат.
Со вступлением на гражданскую службу я переселился в С.-Петербург,
который вряд ли когда-либо соглашусь покинуть, потому что служащему
только тут и можно сделать себе карьеру, коли нет особой протекции.
На протекцию я никогда не рассчитывал. Мой ум и. несомненные дарования,
подкрепляемые беспредельною благонамеренностью, составляли мою
протекцию.
В особенности же это последнее качество очень ценилось одним
влиятельным лицом; давно уже принявшим меня под свое покровительство
и сильно содействовавшим, чтоб открывшаяся тогда вакансия начальника
Пробирной Палатки досталась мне, а не кому-либо другому. Получив это
место, я приехал благодарить моего покровителя, и вот те незабвенные
слова, которые были им высказаны в ответ на изъявление мною
благодарности: «Служи, как до сих пор служил, и далеко пойдешь. Фаддей
Булгарин и Борис Федоров также люди благонамеренные, но в них нет твоих
административных способностей, да и наружность-то их непредставительна,
а тебя за одну твою фигуру стоит сделать губернатором». Таковое мнение
о моих служебных способностях заставило меня усиленнее работать по этой
части. Различные проекты, предположения, мысли, клонящиеся
исключительно на пользу отечества, вскоре наполнили мой портфель.
Таким образом, под опытным руководством влиятельного лица
совершенствовались мои административные способности, а ряд
представленных мною на его усмотрение различных проектов
и предположений поселил как в нем, так и во многих других мнение
о замечательных моих дарованиях как человека государственного.
Не скрою, что такие лестные обо мне отзывы настолько вскружили мне
голову, что даже, в известной степени, имели влияние на небрежность
отделки представляемых мною проектов. Вот причина, почему эта отрасль
моих трудов носит на себе печать неоконченного (d'inacheve). Некоторые
проекты отличались особенною краткостью, и даже большею, чем это
обыкновенно принято, дабы не утомлять внимания старшего. Быть может,
именно это-то обстоятельство и было причиною, что на мои проекты
не обращалось должного внимания. Но это не моя вина. Я давал мысль,
а развить и обработать ее была обязанность второстепенных деятелей.
Я не ограничивался одними проектами о сокращении переписки,
но постоянно касался различных нужд и потребностей нашего государства.
При этом я заметил, что те проекты выходили у меня полнее и лучше,
которым я сам сочувствовал всею душою. Укажу для примера на те два,
которые в свое время наиболее обратили на себя внимание:
1) «о необходимости установить в государстве одно общее мнение» и
2) «о том, какое надлежит давать направление благонамеренному
подчиненному, дабы стремления его подвергать критике деяния своего
начальства были в пользу сего последнего».
Оба эти проекта, сколько мне известно, официально и вполне приняты
не были, но, встретив большое к себе сочувствие во многих начальниках,
в частности, не без успеха были многократно применяемы на практике.
Я долго не верил в возможность осуществления крестьянской реформы.
Разделяя по этому предмету справедливые взгляды Г. Бланка и других, я,
конечно, не сочувствовал реформе, а все-таки, когда убедился в ее
неизбежности, явился с своим проектом, хотя и сознавал неприменимость
и непрактичность предлагавшихся мною мер.
Большую часть времени я, однако, всегда уделял на занятие литературою.
Ни служба в Пробирной Палатке, ни составление проектов, открывавших
мне широкий путь к почестям и повышениям, ничто не уменьшало во мне
страсти к поэзии. Я писал много, но ничего не печатал. Я довольствовался
тем, что рукописные мои произведения с восторгом читались
многочисленными поклонниками моего таланта, и в особенности дорожил
отзывами об моих сочинениях приятелей моих: гр. А. К. Толстого
и двоюродных его братьев Алексея, Александра и Владимира
Жемчужниковых. Под их непосредственным влиянием и руководством
развился, возмужал, окреп и усовершенствовался тот громадный
литературный талант мой, который прославил имя Пруткова и поразил мир
своею необыкновенною разнообразностью. Уступая только их настояниям,
я решился печатать свои сочинения в «Современнике».
Благодарность и строгая справедливость всегда свойственны характеру
человека великого и благородного, а потому смело скажу, что эти чувства
внушили мне мысль обязать моим духовным завещанием
вышепоименованных лиц, издать полное собрание моих сочинений,
на собственный их счет, и тем навсегда связать их малоизвестные имена
с громким и известным именем К. Пруткова».
Этими сведениями заканчивается рукопись моего покойного дядюшки,
озаглавленная «Материалы для моей биографии».
Остальные листы тетрадки испещрены разного рода стихами и заметками.
Последние своею разнообразностью особенно замечательны. Весьма
прискорбно, что страницы этой тетрадки написаны слишком неразборчиво,
местами перечеркнуты, а местами даже залиты чернилами, так что очень
немногое возможно разобрать. Одна страница, например, так перепачкана,
что с трудом лишь можно прочесть следующее: «Наставление, как
приготовляется славный камер-юнкерский, шафгаузенский пластырь».
На следующей странице находятся отдельные заметки, не имеющие
между собою никакой связи, а именно:
О ПРЕВОСХОДСТВЕННОМ
Что есть превосходственное? Манир, или способ к выражению
высочайшей степени качества, в силе, доброте, понятии, в благости
и красоте, или величине, в долготе, высоте, широте, в толщине, в глубине
и в проч.
___
Сколько превосходственных степеней? Две. Превосходственное властное
и превосходственное относительное или сходственное.
___
Почему сивый всегда завидует буланому?
___
Сказывают, будто скороходам вырезывают селезенку для того, чтобы ноги
их получили большее проворство. Слух этот требует тщательной проверки.
___
Известно, что кардинал де Ришелье каждое утро, по совету своего медика,
выпивал рюмку редечного соку.
___
Гений мыслит и создает. Человек обыкновенный приводит в исполнение.
Дурак пользуется и не благодарит.
___
Некий начальник, осматривая одно воспитательное заведение, зашел,
между прочим, и в лазарет. Увидав там больного, спросил его: «Как твоя
фамилия?» Тому же послышалось, что его спрашивают, чем он болен, а потому
с стыдливостью отвечал: «Понос, ваше превосходительство». — «А! Греческая
фамилия», — заметил начальник.
___
Покупай только то мыло, на котором написано: la loi punit le contrefacteur2.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА В ДЕРЕВНЕ
I
28-го июля 1861 года. Село Хвостокурово. Очень жарко, даже и в тени,
должно быть. много градусов.
На горе под березкой лежу,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
___
II
Два дня спустя. Ртуть все поднимается выше и, кажется, скоро дойдет
до того места, где написано С.-Петербург.)
Желтеет лист на деревах.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
___
Тот, кто вместо рубль, корабль, журавль говорит рупь, карапь, журавь,
тот, наверное, скажет колидор, фалетор, куфня, галдарея.
___
Почему иностранец менее стремится жить у нас, чем мы в его земле?
Потому, что он и без того уже находится за границей.
___
Прежде чем решиться на какое-либо коммерческое дело, справься:
занимаются ли подобным делом еврей или немец? Если да, то действуй
смело, значит, барыши будут.
___
ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ МЕДИК»
Лукавый врач лекарства ищет,
Чтоб тетке сторожа помочь, —
Лекарства нет; в кулак он свищет,
А на дворе давно уж ночь.
В шкафу нет склянки ни единой,
Всего там к завтрашнему дню
Один конверт с сухой малиной
И очень мало ревеню.
Меж тем в горячке тетка бредит,
Горячкой тетушка больна...
Лукавый медик все не едет,
Давно лекарства ждёт она!..
Огнем горит старухи тело,
Природы странная игра!
Повсюду сухо, но вспотела
Одна лишь левая икра...
Вот раздается из передней
Звонок поспешный: динь-динь-динь.
«Приехать бы тебе намедни!»
«А что?» — «Уж тетушке аминь!»
«Помочь старухе нету средства, —
Так злобный медик говорит, —
Осталось ли у ней наследство?
Кто мне заплатит за визит?»
___
Человек умирает, но ордена остаются на лице земли.
___
Вопрос. Кто имеет право говорить: боже мой, боже мой, все одно
и то же: мой!
Ответ. Прачка.
___
Иностранное слово аудиенция весьма удобно может быть заменено
русским словом уединенция.
___
Коли смотришь куда-либо вдаль, делай над твоими глазами щиток
из правой или левой твоей ладони.
___
Не вкусивши сладкого, горькое еще можно есть, а раз вкусивши сладкое,
кислое уже неприятно.
___
Собери свои мысли и сосредоточься ранее, чем переступишь порог кабинета
начальника. Иначе можешь оттуда вылететь наподобие резинового мячика.
___
Вспоминая минувшие счастливые дни твои, сравни их с настоящими
и подведи итог.
(МЫСЛИ НАД ГРОБОМ «ПРЕКРАСНОЙ МАГОМЕТАНКИ»)
«Думаешь ли ты, что это сердце заливает огонь его, когда слезы, струясь
по ржавчинам цепей иноплеменных, не смывают их?..»
Сильно сказано. Воспользоваться и развить сию мысль. Иметь в виду эту
фразу для четвертого действия драмы «Ключ от подвала». (Подробности,
касающиеся этой драмы, ищи в портфеле № 147.)
___
Вот все, что удалось нам разобрать в помянутой тетрадке. Из этих
отдельных заметок, мыслей и стихотворений даровитого покойника ты
можешь, благоразумный читатель, еще раз убедиться в разнообразности
и силе творческого таланта моего незабвенного дядюшки.
В заключение спешу поделиться с тобою, читатель, известием,
что в недалеком будущем выйдет в свет полное собрание сочинений
знаменитого поэта и моего неоцененного родственника К. П. Пруткова.
Гордящийся этим родством племянник покойного
К. И. Шерстобитов
1 Я закричал раньше.
2 Подделка преследуется законом (фр.).
|
. 
. 
